Недавно вышла книга «Грани русского раскола»¹. За эту книгу её автор Александр Пыжиков — главный научный сотрудник РАНХиГС, доктор исторических наук стал лауреатом премии имени Егора Гайдара в номинации «За выдающийся вклад в области истории».

Не очень понятно, почему А.В. Пыжиков обратился к истории староверия. До этого он был специалистом по истории России XX века, автором книги «Хрущёвская «оттепель»».

Из интернет-публикаций можно получить следующие сведения о его биографии.

«Пыжиков Александр Владимирович родился в 1965 году, доктор исторических наук, специалист по отечественной истории ХХ века. Автор ряда публикаций, в том числе книг «Коллизии «хрущевской оттепели» (в соавторстве 1997 г.), «Опыт модернизации советского общества в 1953–1964 годах: общественно-политический аспект» (1998 г.), «Политические преобразования в СССР в 50-60-е годы» (1999 г.) и др.

 

После окончания в 1989 году исторического факультета Московского педагогического института им. Н.К. Крупской работал на различных должностях в научных учреждениях — Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, Научно-исследовательском центре при Институте молодежи, Институте социально-политических исследований Российской Академии Наук.

Кандидатская диссертация по историческим наукам «Общественно-политическое развитие советского общества в 1953—1964 гг.» (М., 1998).

Докторская диссертация по историческим наукам «Исторический опыт политического реформирования советского общества в 50-е — 60-е годы» (М., 1999).

За десять лет прошел путь от стажера-исследователя (ИМЛ при ЦК КПСС) до заместителя директора (ИСПИ РАН).

В качестве эксперта принимал участие в работе «Центра стратегических разработок» (Руководитель — Г. Греф).

В декабре 1993 г. баллотировался в Государственную думу РФ по списку избирательного объединения «Будущее России — Новые имена», избран не был.

В 1995 году баллотировался кандидатом в депутаты Государственной Думы Федерального Собрания РФ второго созыва в Курганской области по списку избирательного блока "Блок Ивана Рыбкина", избран не был.

В 2000 году являлся помощником министра РФ по связи и информатизации.

С 2000 по 2003 гг. -  помощник Председателя Правительства Российской Федерации (М. Касьянова).

С 05.06.2003 по 18.06.2004 года - заместитель Министра образования Российской Федерации. В должности заместителя министра образования курирует вопросы аттестации и контроля качества образования в учебных учреждениях всех видов и типов.

Автор книг:

«Административно-территориальное устройство России: История и современность». Под общ. ред. А. В. Пыжикова. М., 2003 г. ISBN 5-224-04386-7.

Пыжиков А. В. «Хрущёвская «оттепель»». М., 2002. ISBN 5-224-03356-X.

Пыжиков А. В. «Грани русского раскола» Издательство: Древлехранилище 

ISBN: 9785936462047 Год: 2013»².

В своей последней книге А.В.Пыжиков выступил с оригинальной исторической концепцией: «Староверие сыграло ключевую политическую роль на завершающем этапе существования Российской империи, став спонсором революции».

Он активно пропагандирует это своё «открытие», которое, по его мнению, даёт ключ к пониманию предреволюционных событий – выступает на радио, проводит лекции.

Так, 16 февраля 2013 года на радиостанции «Эхо Москвы» состоялось выступление А.В.Пыжикова на тему «Русские купцы-старообрядцы в начале XX века: инициаторы реформ или спонсоры революции?»³.

17 декабря в пресс-центре РИА Новости в рамках Цикла лекций лауреатов Премии имени Егора Гайдара-2013 прошла лекция А.В.Пыжикова на тему: "Религиозный раскол в истории России"⁴.

Книга, за которую А.В.Пыжиков стал лауреатом премии имени Егора Гайдара в номинации «За выдающийся вклад в области истории», за полгода была раскуплена. Трудно отделаться от впечатления, что «сенсационное открытие» А.В.Пыжикова является частью какого-то проекта, поскольку автора и его книгу явно «раскручивают» какие-то заинтересованные силы.

Поэтому стоит повнимательнее присмотреться к тем идеям, которые пропагандирует А.В.Пыжиков.

9 октября 2012 года в редакции «Русского журнала» прошел круглый стол «Трудовая этика старообрядчества и модернизация России в XIX и ХХ вв.», организованный совместно «Русским журналом» и журналом «Государство, религия, Церковь в России и за рубежом». На нём, среди прочих обсуждаемых вопросов, А.В.Пыжиков изложил свою историческую концепцию о роли старообрядцев в истории России. Прозвучала так же критика его идей.

Приводим выдержки из материалов этого круглого стола.

«Александр Пыжиков: Я со своей стороны хочу остановиться только на некоторых моментах того, что прозвучало, что-то попытаться дополнить в том же русле, как мы прослушали эти выступления.

Во-первых, здесь невозможно не согласиться, что старообрядчество в России – это своего рода такой стержень, вокруг которого разматывается вся российская история вплоть до семнадцатого года и дальше. И в советский период. С чего все началось? Я всегда, когда говорю об этом, начинаю с одного принципиального момента. Религиозный раскол. Это участь никого не миновала, он был и в Европе, он был и в России. Но только существует одна принципиальная разница. Последствия этого религиозного раскола различны в Европе и в России. В чем они различны?

В Европе вся эта столетняя резня закончилась, как вы знаете, миром, по принципу чья страна, того и вера. Вестфальский мир, как известно, сформулировал этот принцип. Но самая главная особенность последствий религиозного раскола в Европе, что противоборствующие стороны, если вы взглянете на карту, разошлись по различным государствам. То есть, по разным квартирам, если можно так сказать, по религиозным квартирам.

Где-то абсолютное большинство протестантов, где-то абсолютно большинство католиков. Это очень важно. Вся Европа как раз с XVII века представляет именно вот такую карту, если говорить с религиозной точки зрения.

У нас, давайте сразу же перейдем сюда, совершенно принципиальное отличие этих последствий нашей резни, которая также длилась длительное время, как и в Европе, правда, чуть позже.

Александр Антонов: Только у нас не взаимная резня все-таки была.

Александр Пыжиков: И здесь что получилось? Итог получился принципиально иной. Мы не видим возникновения двух государств. Государство осталось одно. В одной квартире остались жить две группы людей, которые подрались, одна побила другую. Как вы думаете, это как-то скажется на психологии двух групп людей, если их поселить вместе после вот такого побоища? Также, если это перенести в масштабы общества, то же самое мы видим в России. То есть, отсюда берут истоки российской специфики, о которой сейчас не говорит только ленивый. Это очень принципиальный момент. От него, как мне кажется, надо отталкиваться, чтобы идти дальше и рассуждать о роли старообрядчества в истории России. Давайте обсудим это хотя бы контурно, насколько это позволяет время.

Совершенно верно, при Екатерине II практически происходит формирование российского внутреннего рынка. Мы знаем, что при Елизавете I были убраны таможенные барьеры, и Сергей Соловьев, историк, восхищается тем, что Елизавета доделала дело Ивана Калиты, она экономически собрала Русь. То есть, фактически с Екатерины II, поскольку Елизавета скончалась, сформировался вот этот внутренний рынок.

Кто его формировал? Напомним, что это была задумка графа Петра Шувалова. Для него было очевидно, что в этом деле на дворянство рассчитывать не приходится. Правящий класс довольно брезгливо относился к какой-то ремесленной мануфактурной торговой деятельности. Да, экспортные потоки действительно были замкнуты на дворян, поскольку здесь очень большая вовлеченность иностранных кругов, и они чувствовали себя комфортно. А вот касательно каких-то внутренних дел, насыщения внутреннего рынка, то это исключительно было делом крестьянства. Это наука еще советская показала, описала. Если развивать это положение, то следует говорить не просто о крестьянстве, а о крестьянстве старообрядческом, которое оказалось в XVIII веке вытеснено на периферию экономической жизни, поэтому здесь не до жиру.

Верхи староверья в XVIII веке, тот же Керов это показывает неплохо, санкционировали, что труд – торговый и промышленный – это благое дело, но если он идет на поддержку единоверцев. Поэтому когда все эти санкции, религиозно-моральные, были выработаны лидерами староверческого мира, огромные массы крестьянства вовлекались в торгово-мануфактурную деятельность на внутреннем рынке. Поскольку Екатерина II сняла все препятствия для занятия ею крестьянством, внутренний рынок России фактически стал вотчиной старообрядчества. Именно из него выросли все эти фамилии, о которых говорилось в предыдущих выступлениях, все они выходцы из крестьян. Это все абсолютно корнями уходит во внутренний рынок, в ту старообрядческую среду, которая буквально экономически преобразовала весь экономический ландшафт России.

Но нужно здесь обязательно останавливаться на одной очень важном моменте. Предпринимательская деятельность старообрядцев со времен, условно говоря, в конце XVIII века – в первой половине XIX века, если это как один отрезок смотреть, и второй половины XIX века – это две совершенно разные вещи. Все-таки нужно всегда помнить о том, с чего я начал свое выступление, что люди были в тяжелейшем положении, они побежденные, произошло их избиение. Как им приходилось выживать в атмосфере никонианства, во вражеской для них атмосфере. Тем более, что люди были отстранены от собственности, от земельного фонда, что тогда было самое главное.

Как они могли черпать ресурсы для собственного выживания? И для экономического, и для поддержания своей веры. Конечно, Киров тоже об этом пишет, это только коллективные, общественные формы, они могли рассчитывать только на себя, что они и делали. И поэтому рост этого внутреннего рынка, рост этой промышленности, о которой мы все с гордостью говорим, было делом не каких-то, что очень важно, отдельных личностей и их талантов, а это было делом вот этих огромных общин, коллективов, которые, прежде всего, финансово, копейка в копейку, общинным кредитом подпитывали и собирались для того, чтобы эти промышленные мануфактурные дела стартовали и развивались. К тому же старообрядцы не могли пользоваться услугами банковской системы. Там их никто не ждал, они вообще туда не могли обращаться. Они черпали свою силу, свою финансовую состоятельность для развития своих промышленных дел среди своих единоверцев. Поэтому понятие общинного кредита здесь играет, конечно, главенствующую роль. И так обстояло дело с самого начала, когда крестьянство ринулось на этот внутренний рынок, вернее, ему разрешили туда ринуться с конца XVIII века и первой половины XIX века.

И только революция, я не имею в виду отмену крепостного права, что, конечно, тоже эпохальное событие, а «революция» в кавычках, которую устроил Николай I, когда он всю общинную модель старообрядческую просто сломал, кинул ее под страшный пресс и вбил ее в правовое поле империи, заставив подчиниться имперским законами и свести на нет понятия о каких-то общинных кредитах, о какой-то общественной собственности, о каком-то коллективном управлении. И здесь нужно сказать, что вот эти люди, которые были поставлены (первое поколение того же Морозова) вести эти промышленные дела в качестве управленцев, говорим современным языком, у них встал очень жесткий выбор. Или лишаться всего или подчиниться этим законам. То есть дилемма простая была.

Надо сказать, что подчинились практически все. В общем-то, тоже не секрет, что зависимость от имперских законов, а не от братьев по вере очень быстро пришлась по вкусу. Старообрядчество, которое мы знаем до отмены крепостного права, условно говоря, и после – совершенно различное. Дальше уже, во второй половине XIX века, мы сталкиваемся уже с более-менее таким предпринимательством, которое развивается по правилам классического капитализма, а не по каким-то внутренним конфессиональным законам, какой-то внутренней конфессиональной логике. Все эти люди остались у своих дел, отсюда все эти Рябушинские и другие фамилии в какой угодно части России. Они стали подлинными хозяевами этих дел. Этого требовала от них власть, но это требовалось и для них самих.

Единственное, какая особенность здесь осталась, это благотворительность купеческая, о которой написаны книги, в частности, Ульянова написала целую книгу об этом. Такой побочный эффект вхождения купеческой верхушки уже в настоящие капиталистические отношения, когда массам давалось понять, это уже все не ваше, мы подчиняемся законам, поэтому надо расслабиться всем и забыть всю эту психологию. Мы это все компенсируем, как можем, а можем мы это делать купеческой благотворительностью, чем очень гордились. Но, на самом деле, гордиться здесь нечем, если разобраться по существу. Поскольку фактически система вторичного распределения доходов была заменена просто подачками с хозяйского стола. И еще за это хвалите нас, ведь мы вам сбросили что-то.

Верхи страстно стремились в элиту Российской империи. Но вопрос в том, насколько это удалось. Это такая была верноподданническая публика, что еще поискать надо. Я имею в виду верхи старообрядчества. Прозрение пришло, когда они поняли где-то в девяностых годах, что ни в какую элиту их брать не собираются, что это такая кажущаяся видимость, что в любой момент их используют как разменную монету самодержавие с высшей бюрократией. Именно это им дал понять граф Витте Сергей Юльевич, когда сказал, что очень долго нам ждать, когда вы вырастите в настоящих крупных предпринимателей западного типа. А ждать мы не можем, поэтому делаем ставку на иностранный капитал, который, как вы знаете, во второй половине девяностых годов XIX века залил буквально страну. Такого притока иностранного капитала не было еще никогда. И вся эта верхушка купечества верноподданническая, которая на коленях ползала вокруг трона и демонстрировала царю, что мы не меньше слуги, чем дворяне, очень сильно обеспокоились.

Они поняли, что конкурировать с иностранным капиталом, не имея в полной мере административного ресурса, нельзя. Тогда они изменили курс с конца XIX века и решили стать приверженцами курса по ограничению высшей бюрократии и самодержавия. То есть, они стали либералами. И во многом именно они оплодотворили все это жалкое движение либерально-революционное, которое существовало в XIX веке. Оно не жалкое, люди-то там были достойные уважения, но они не могли выйти за рамки тех кружков, в которых они находились. И именно в конце XIX века – в начале XX века они оттуда вышли. И шагнули исключительно благодаря этому старообрядческому купечеству, старообрядческой элите, которая поняла, что им уготовлена участь миноритария в российской экономике, а они жаждали обладать, условно говоря, контрольным пакетом. Когда поняли, что контрольным пакетом не пахнет, если можно так сказать, вот тогда они обратились к этой публике.

Обратились не напрямую, а через знаменитый культурно-просветительский проект: МХАТы, Третьяковские галерея, оперы Мамонтова, издательства. Что они сделали? Они через эту очень дорогостоящую инфраструктуру культурную смогли создать моду на либерализм. И вся вот эта кружковщина, либерально-революционная, сразу ожила, поскольку они оказалась в иной атмосфере. И тут же пошла периодика всякая, которой раньше никто не заинтересовался, теперь это стало широко распространяться. Мода пошла на Конституцию, либерализм. Но они действовали по очень широкому фронту. Тут еще момент, о котором нельзя не сказать.

Если профессора либеральные действовали в своей нише, те, кто кидал бомбы в своей, между собой они особо не общались, все-таки профессора не готовы бегать с пистолетами и бомбами, то как раз эта публика общалась со всеми. И финансировала как тех, так и тех. И все эти факты достаточно хорошо известны, собраны. Они россыпью в литературе, в периодике, в источниках находятся.

В результате купечество смогло инициировать тот огромный, небывалый общественный подъем в начале XX века. И девятьсот пятый год это во многом их рук дело. Если бы там не было их, то, возможно, ничего бы вообще такого не происходило. То есть купеческая верхушка вступила на конституционно-монархический путь для ограничения произвола правящей бюрократии. Это был самый главный нерв их политики, которую они вели. Он от культурно-просветительского проекта перешел в политический. Эти вещи взаимосвязаны.

Поступали они, конечно, очень грамотно, надо отдать должное, их не было видно на первом плане: в первых рядах борцов мы их не видим. Очевидно, что если пятьдесят лет ползать на коленях перед троном, а потом встать и заявить – я борец и трон этот буду расшатывать, давайте все ко мне, то, конечно, понятно, у них не было бы публичного лица. Даже у дворян-земцев, которые предпочитали чиновничьи карьеры своим конституционным воззрениям, или даже те, кто кидает бомбы, у части общества вызывали уважение, то эти кроме презрения, ничего не вызывали.

Поэтому они прекрасно понимали, что сразу выскочить в ряды либерально-революционного движения нельзя. Поэтому они предусмотрительно уступили вначале это место тем, кто этим занимается профессионально. Они выходят на сцену уже позже, между первой и второй революцией. Первая мировая война – это уже открытое просто противостояние политическое с царизмом. Когда они уяснили, что формат думы, за которую они боролись, их не устраивает, и бюрократия, даже создав думу, удерживает все свои позиции, ничего достичь, того, что они хотели, нельзя, тогда все это продолжается. И они опять начали раскручивать ситуацию, которая привела к февралю.

В правящей бюрократии были помощники. Я имею в виду Кривошеина, только о нем одном скажу. Может быть, это забывается. Это любимец царя и царицы, но все забывают, что он женат на внучке Морозова. Поэтому он был своим абсолютно в купеческих кругах. Собственно, под его руководством и делался проект о введении парламента полноценного, полномасштабного, новой Конституции. Московские круги действовали вместе с ним, они ему доверились. Но потом, когда это все не получилось, они о нем быстро забыли. И февраль – это точка, к чему пришла вся эта траектория российского пути, который берет свое начало из религиозного разлома.

Елена Агеева: Я не собиралась выступать, хотела послушать интересные наблюдения. Но в докладах я не усмотрела источников, и не могу согласиться с рядом заключений. Я понимаю, конечно, что здесь круглый стол литературно-философский, у него несколько другие параметры, подходы, интерпретации. Но я историк, источниковед, который работает постоянно с документами.

Хочу сказать, что та схема, которая здесь уже излагалась об общинных капиталах грешит тем, что во многом основана на статье П.Г. Рындзюнского, которая была откровением в тысяча девятьсот пятидесятом году, но она требует значительного уточнения и дифференцированного подхода. Потому что никакого общинного капитала, на котором «выезжали», как говорилось, эти купцы, не было. И не могло быть, особенно в первой половине- середине ХIХ в.

Какой мог быть общинный капитал у Сидора Терентьевича Кузнецова, когда у него фабрика в Риге заработала, где не было общины белокриницкого согласия? Знатоков дела Кузнецов привез из Гжели и Гуслиц. А наемные рабочие были местные, но в Риге были одни беспоповцы-поморцы, которые были чужды последователям белокриницкого согласия.

Весь рост и развитие были обусловлены трудом, талантом, умением. Безусловно, отдельные личные заимствования, как в любом деле, могли быть, но все это с лихвой возвращалось, и общины, то есть храмы, богаделенные дома и проч. содержалось на капиталы купцов и предпринимателей. И этому есть масса документальных подтверждений. Как и тому, что общинный капитал очень строго содержался казначеями. Вообще круглый стол назван не точно. Его надо было все-таки ограничить началом XX века. До I мировой войны. Писать просто XX век – это совершенно неправильно.

Во-вторых, модернизация шла все-таки силами старообрядцев действительно только до середины XIX века. А потом старообрядцы постепенно утратили лидирующие позиции, и с развитием российской промышленности вообще, и в связи неуклонным наступлением власти. Характерным примером можно считать село Иваново, совр. г. Иваново. Большинство зажиточных крепостных крестьян графа Шереметева, ставшие предпринимателями, были староверами, впоследствии перешли в синодальную церковь или разорились. Следует отметить Е. И. Грачева (1743-1819), купца I гильдии. К 1800 г. его капитал составлял 100 тыс. рублей. В 1795 году Грачев получил откупную, заплатив графу Шереметеву 135 рублей. Он был знаком с Александром I, представлен графу Аракчееву, награждён медалью на Андреевской ленте и золотой медалью за развитие текстильной промышленности в России. Он передал значительное собрание книг в Библиотеку Московского университета.

Его примеру последовали его единомышленники федосеевцы – последователи московского Преображенского кладбища, решившие после пожара 1812 г., что, «если наше университетское училище так пострадало, то надо подарить им наши книги». После смерти Грачева потомки не смогли сохранить производство, и оно перешло к Гарелиным – сторонникам синодальной церкви и успешно развивалось дальше. Но, конечно, сформировалась и выдвинулась крепко стоящая на ногах часть предпринимателей. Именно они были объектом неустанной слежки и сбора «компромата» со стороны неприязненно относящейся к старообрядцам власти, а, начиная с середины 1880х гг., слежку и травлю наиболее богатой и состоявшейся части предпринимателей-староверов вел князь Сергей Александрович.

Он настаивал на упразднении Архиепископии в Москве, которая подпитывалась состоятельными кругами предпринимателей белокриницкого согласия. Существует свидетельство, пока не подтвержденное, что супруга в.к. Сергея Александровича Елизавета Федоровна извинялась перед старообрядцами за нападки мужа. Никто у трона никогда не ползал.

Старообрядцы были действительно вхожи в высшие круги, их принимали, уважали, у них всегда были сочувствующие помощники в высшем свете. Но все это делалось для сохранения и укрепления старообрядчества, для сохранения веры и Церкви. Деятели староверия понимали, что у них есть свое предназначение, свое место в мире. Это все показано в старообрядческих трудах, переписке. Изложенная выше схема «о ползании у трона» и интерпретация всех действий старообрядчества с точки зрения вхождения во власть, например, на мой взгляд, и породила миф о революционности старообрядчества, который широко распространяется среди мало информированных читателей, слушателей и зрителей, далеких от этой тематики.

Например, выступление Ольги Кормухиной – певицы, активной деятельницы РПЦ МП, которую часто показывают по телевидению. По происхождению она из нижегородских последователей Древлеправославной Поморской Церкви (ДПЦ). Её мама Фаина была директором Музея народной архитектуры в Нижнем Новгороде. Когда мы были там, в археографической экспедиции, она рассказывала нам о своей семье, и порекомендовала поехать к своей сестре – уставщице в Семеновский район, как её там называли к «попу Агане», радушно нас принявшей. Позднее, по «Эхо Москвы», я услышала рассказ Ольги, что они все «Любушкиного согласия», что у них все по любви. Любушкиного согласия не было, это творчество миссионеров, в Москве была Любушкина моленная, которую содержали купцы Любушкины, бывшие сначала старопоморцами или федосееевцами, а затем – поморцами. Их могилы и ныне есть на Преображенском кладбище.

Видимо, потом у Ольги произошла смена духовных ориентиров. Она поселилась близ дома духовника на острове Залит, перешла в лоно РПЦ МП. Конечно, она никогда и не была, строго говоря, в Старой Вере, но по телевизору она с воодушевлением рассказывала, что старообрядцы залили кровью всю Россию, проведя революцию. Это была передача на всю страну по ведущему каналу. На мои недоуменные вопросы на её сайте, зачем же так расправляться со своим историческим наследием, я услышала обвинения в клевете и проч.

Странным выглядит заключение, что правительство Витте во второй пол. 1890-х гг. отторгло купечество, в том числе и старообрядческое, и «иностранный капитал залил буквально всю страну». Я не берусь анализировать в данном контексте экономические процессы того времени, но именно старообрядцы нашли общий язык с иностранными предпринимателями, использовали новейшие зарубежные технологии. К этому времени уже цитируемый Рябушинский писал, что главное – хозяин, купец, а не то, что это православный или старообрядец. Именно для спасения русской текстильной промышленности московские купцы (старообрядцы, православные и иных конфессий) – блее 70 фирм – в главе с Рябушинскими и Кузнецовыми организовали в начале ХХ века торговую экспедицию в Монголию для расширения рынков сбыта, исследования путей сообщения. Итогом было создание Монгольского банка, но развитию банковской системы, к созданию которой Рябушинские подходили основательно, помешала начавшаяся война и последующие события. Облекать их деятельность в прагматические схемы мало продуктивно.

Александр Морозов: Я не историк, но мне интересно. Как Вы думаете, сегрегированные социальные или конфессиональные группы отличаются в экономической политике от тех, кто имеет привилегии, данные государством?

Елена Агеева: Наверное, да. Например, известный закон 1846 года, по которому все купцы старообрядцы должны были утратить свое гильдейство в случае, если они не перейдут в православие или, в крайнем случае, в единоверие. Но надо сказать, что тут у всех были разные стратегии. Козьма Терентьевич Солдатенков просто фиктивно написал, что он единоверец. Но у него потребовали представить справку об этом. А, например, Сидор Терентьевич Кузнецов – отец известного фарфорового фабриканта – перешел на права торгующего крестьянина, и утратил на какое-то время гильдейство, которое восстановил позже, и даже с лихвой восстановил. Купил новую фабрику. То есть при этом местные поморцы, очень богатые рижские купцы боролись с этим законом. Они писали такие душераздирающие письма, прошения о том, что испокон веков тут торгуют, что у них заключены многочисленные договоры и т.д. И им это абсолютно не помогло. То есть они лишены были гильдейства. А несколько, трое, по-моему, из них, вообще лет двадцать переписывались, пока этот закон полностью не утратил силу. В это же время православные купца подобных трудностей не испытывали.

Александр Морозов: Я еще резче спрошу. Я сейчас понимаю, что сегрегированные еврейские, старообрядческие и мусульманские активные предпринимательские круги находились в другом положении принципиально, чем те круги, которые были связаны прямо с престолом. Правда ли, что они сыграли очень важную роль в поддержке развития либерализма и конституционной реформы, разрушении самодержавия?

Елена Агеева: По отношению к старообрядцам это именно мифы. Целая серия мифов сформировалась.

Александр Морозов: Проблема в том, что источники – это чьи-то источники. Мы же это понимаем. То есть источники старообрядческие или источники внутренние, внешние, но это всего лишь высказывания. Что все-таки происходило? Эти сегрегированные группы оказались лидерами либерально-конституционной реформы? Они поддерживали ее или нет?

Елена Агеева: Вы имеете в виду пятый-шестой год?

Александр Морозов: Да.

Елена Агеева: Лидерами они не были и не могли быть. Но поддерживали крайне необходимые преобразования.

Реплика: Это им давало свободу просто.

Елена Агеева: Да. Они просто могли жить. При этом, даже после этого к ним все равно часто выказывалось плохое отношение, им приходилось каждый раз отстаивать свое место.

Михаил Дзюбенко: В принципе, само старообрядчество присутствовало в нашей беседе скорее как некий повод. Ничего специфически старообрядческого мы не услышали, а слышали разные интересные соображения на разные темы. Но давайте все-таки задумаемся о том, что старообрядчество – это конкретное историческое явление, которое можно рассматривать трояко.

Во-первых, как в целом религиозное движение. Этот сторона вопроса сегодня была элиминирована вообще. Во-вторых, со временем оно уже стало культурным явлением: поповцы и беспоповцы сознают свою культурную общность. И только в-третьих, старообрядчество – это экономическая общность.

Вот эти три стороны совершенно не совпадают друг с другом, они расслаиваются. Это не одно и то же. Теперь, мне кажется, стоило бы иметь в виду следующие вещи. Задавался вопрос о том, насколько старообрядцы повлияли на события февраля семнадцатого года и так далее. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы делать революции. Это в некоторых случаях единственно возможный выход. Только это надо делать правильно, толково, доводить до конца.

Но дело заключается в том, что вопрос был задан неисторично. Давайте вот о чем вспомним. Лев Александрович говорил о постановлениях константинопольского собора. Это конец XVI века. Но давайте немного еще раньше отмотаем. Старообрядчество в целом ориентируется на деяния Стоглавого собора 1551 года. Это некий идеальный образ церкви. Но сами деяния Стоглавого собора возникли не просто так.

Во-первых, при Иване IV, пока он не стал еще Грозным, прошла целая серия так называемых реформационных соборов. И эти соборы явились итогом развития русского общества первой половины XVI, даже еще с конца XV века. В этом развитии значительную роль сыграли выходцы из Новгорода Великого, который был тогда присоединен <...>.

Факт заключается в том, что на территории Руси, как страны, возникло несколько изводов православия. Новгородское православие существенным образом отличалось от московского. Хотя новгородский архиепископ и подчинялся московскому, но особенности новгородского самоуправления распространялись и на церковь. Достаточно сказать, что архиепископ избирался на вече, и только потом его везли рукополагаться в Москву.

Москва и Новгород осознавали свое церковное своеобразие. Так, после присоединения Новгорода к Москве назначенный из Москвы новгородский архиепископ (кажется, это и был борец с ересями Геннадий) отказался поклоняться мощам местных новгородских святых. Особенности новгородского православия, хотя они были в значительной степени урезаны в связи с вхождением Новгорода в Московское княжество, сохранялись и были в деяниях Стоглавого собора отражены. Хочу напомнить еще одну интересную вещь.

После присоединения Новгорода прошел ряд массовых депортаций, и новгородцы были переселены во внутренние области России. Наибольший приток новгородцев происходил в нижегородские пределы. Именно там, в нижегородских пределах, потом по модели новгородского ополчения в 1612 году было создано ополчение Минина и Пожарского. Купцы создают ополчение и приглашают князя – это новгородская модель. И именно в нижегородских пределах все деятели событий середины XVII века либо росли, воспитывались, либо служили, как Иван Неронов, патриарх Никон, протопоп Аввакум и другие. Эта модель оказывала большое воздействие на русскую церковь.

Что происходит затем? Мы всегда рассматривали ситуацию следующим образом: Москва присоединяет другие государства. Но ведь что происходит при этом в Москве? Москва хочет инкорпорировать в себя все государства, все русские земли, считать себя единственной русской землей. Но ведь это приводит к тому, что внутри самой Москвы возникают конфликты разных версий Руси. Ведь Русь-то разная: есть Русь новгородская, есть Русь киевская, – Русь же не только московская. И вот когда инкорпорировали Русь новгородскую, она повлияла так. А потом интегрировали Русь киевскую в середине XVII века, и началось это столкновение. Это столкновение внутрирусское. Оно, в принципе, было вызвано именно обширностью территории, ее расчлененностью и попытками всё соединить в одном центре.

Теперь отдельные замечания. Относительно роли старообрядцев в определенной точке истории. Разумеется, развитие промышленности было вызвано исключительно тем, что от земли, от возможности земельных отношений старообрядцы были оторваны, по сути. Хочу обратить внимание и на такой мало осознанный факт. Как раз ровно двести лет назад Москву оставил Наполеон. Старообрядцев потом, спустя много лет после войны, когда уже и очевидцы перемерли, вдруг стали упрекать в том, что они грабили церкви, встречали Наполеона и так далее. Но о чем говорят факты?

Городским головой в Москве, которая была разорена и сожжена, стал Прокопий Дмитриевич Шелапутин – старообрядец Рогожской общины. Москва была обезлюжена: люди ушли, лишились своего жилья, и многие не вернулись. А возвращались восстанавливать Москву именно старообрядцы. Их приток именно при Шелапутине и после Шелапутина – это важный фактор восстановления первопрестольноц. И именно с этого момента на месте разрозненных купеческих имен (Ковылин и прочие) возникают целые династии, появляется, говоря языком дореволюционных миссионеров, целое гнездо раскола.

Морозовская стачка знаменитая. Это была не стачка, на самом деле. Это был погром, если вы знаете детали. Просто рабочие на фабрике Морозова устроили настоящий погром. Стачкой это не называется. Но кто устроил этот погром? Ведь на соседней фабрике Викуловича не было ничего такого. Почему? Потому что Тимофей Савич стал брать на работу не старообрядцев. И именно активные участники этого процесса, будущие ветераны большевистского движения (кое-кто из них еще дожил до революции), были не старообрядцы, это были люди внешние, посторонние, для которых восприятие фабрики как единого некоего дела, эти все церкви – это все им было не нужно. Они боролись чисто за рабочие права. А Викуловичи посторонних не принимали, да, они все-таки еще старались не вовлекаться в эти капиталистические отношения, они старались отгораживаться от внешних, и там ничего подобного не было.

И последнее, отвечаю на вопрос господина Пыжикова. Все-таки действительно старообрядцы участвовали в либеральном движении, потому что это движение отвечало старообрядческому образу Церкви, который предполагает соборность, выборность священства, епископов. Другой образ церкви, нежели у синодалов.

Вообще, когда мы говорим о расколе, то почему-то думаем, что дело в двух перстах. Раскол заключался в том, что был изменен образ церкви, другие церковные порядки были введены. Полностью другие порядки. Поэтому старообрядцы не могли сочувствовать синодальным церковным порядкам и тому государственному строю, который был выстроен на их основе. Но я хочу заметить такую вещь. Если миряне, активные миряне типа Рябушинского, действительно активно участвовали в либеральном движении, то епископы и священники очень прохладно относились, они были монархисты. Известно, что архиепископ Иоанн еще в девятьсот шестом году на старообрядческом съезде очень пенял Рябушинским и прочим за то, что они во всем этом участвуют. Он им сильно пенял и грозил даже запрещением вообще участия в таинствах.

Александр Пыжиков: Они его содержали.

Михаил Дзюбенко: В канонической Церкви миряне всегда содержат священных лиц. А Вы бросаете это как обвинение. Они его содержали. Ну и что? То есть, получается, что священники делали, что им скажут? Такого не было. Читайте протоколы съездов. Он им прямо говорит, что это не позволительно. Точно так же есть письма священников семнадцатого года, которые говорят, что надо было поддержать монархию, а не радоваться ее свержению. Так что, этот процесс очень противоречивый. Но, в принципе, да, это естественно. Образ монархического государства, особенно в том виде, в каком оно существовало, просто противоречил тому образу церкви, который был в старообрядчестве принят. По-другому быть не могло.

Александр Пыжиков: Я о своем, чем я занимаюсь, февральской революцией. Тем более, что это не мои какие-то изобретения, а я общаюсь активно с группой питерских ученых, которые доки в этой проблеме. Они совершенно соглашаются с выводом, что царизм расшатывали и московские верхи. Но, во-первых, они не хотели отказываться от монархии и выкинуть царя. Этого не было. И Рябушинский, и никто другой не хотели его выкидывать. Они хотели ограничить его, вообще, хотели избавиться от Николая Второго и его супруги. Уже это стояло поперек горла не только им, а многим слоям, кто в этом участвовал. Они хотели Алексея, сына при регентстве Михаила, Николая Николаевича великого князя, разные варианты. Лучше, конечно, Михаила, потому что там Брасова жена была. У них здесь был более твердый интерес. Они не против были монархии. И свержение монархии они не готовили.

Алексей Муравьев: Тут есть странность в том, что не прозвучало одно имя, которое в теориях о том, «кто виноват», довольно сильно звучало. Это имя Галковского, который написал кое-чего и как раз объяснил, что старообрядцы не просто так из обиды «разрушали» российское государство, а еще вдобавок были агентами британской разведки. Эти мысли получили некоторую популярность среди не очень образованных блогеров. Я считаю своим долгом указать, что пространство, задаваемое конспирологическими моделями, очень ограничено.

Рассуждая в логике конспирологии, мы неизбежно начинаем воспроизводить эту логику, как логику тотальную. Здесь есть некоторая опасность. С другой стороны, в том, что у коллеги Пыжикова прозвучало, есть определенный объясняющий смысл. И в этом смысле я бы его поддержал. Происходил некий существенный глобальный социальный неразрешенный конфликт. Он был и религиозный, и какой угодно, но, прежде всего, социальный. Последствия его оказались разрушительными. Здесь я бы согласился, что все оказались в ловушке институциональной борьбы.

Но дальше, с моей точки зрения, была ошибка, и я бы рассуждать так не стал. В рассуждении о старообрядцах и государстве возможны две логики: логика примата государства и примата свободы. Если мы говорим, что государство абсолютно и для нас оно абсолютно ценно, какие бы ни были основания у тех, кто с этим государством в той или иной степени конфликтует, тогда да, тогда точка зрения, что люди, которые работают на ограничение государства, или в логике Александра Пыжикова, «работают на революцию» и вообще на дисбаланс, это абсолютно негативная сторона. С другой стороны, есть логика примата свободы, и мне кажется, что эта логика для старообрядчества наиболее актуальна, а для современного общества она просто приоритетна. Так вот, в этой логике старообрядцы отстаивали базовую фундаментальную общественную ценность.

Поэтому столкновения точек зрения – это нормально. Я хочу сказать, что старообрядчество выступило невольно даже выразителем неких идей, которые раньше было принято называть словом, которое сейчас сильно скомпрометировано, это слово – «передовые»⁵.

По материалам сайтов:

Википедия: http://goo.gl/29Z2dW

Русский Журнал: http://goo.gl/D66lhy

---